Нонна Александровна Яковлева

Нонна Александровна

Яковлева

Микеланджело. Сотворение Адама
Вернуться к списку статей

Н.А.Яковлева
Искусствоведение и профессия: пути и методы специализации. Тезисы.

Мы собрались здесь, под крылом нашей общей alma mater, отметить славный юбилей нашего факультета. 75 лет – это не шутка. По себе знаю.

Мы все с любовью вспоминаем годы ученичества в этих стенах.

У нас у всех в дипломах стоит слово: искусствовед.

И все-таки мы - люди очень разных профессий: научные работники – исследователи, музейщики, художественные критики, галеристы (или галерейщики?), преподаватели разного уровня и профиля учебных заведений и т.д. и т.п.

Потому что искусствоведение -  не профессия. Потому что искусствоведение – это фундамент нескольких очень важных профессий, в каждой из которых образуется еще и несколько специальностей.

Вообще с этим словом какая-то неясность: искусствоведение  - не искусствознание. А чем искусствознание отличается от искусствоведения? Просто тонкость языковая, коими так богат наш язык? Или различие смыслов – принципиальное? Зная, какую огромную силу имеет русское слово, стоило бы над этим задуматься.

Но я не буду теоретизировать, тем более что сегодня над обозначенной проблемой трудится целая армия чиновников. Я расскажу о том, как в пределах одной из искусствоведческих профессий – искусствоведения педагогического – адаптировала вместе с моими коллегами историю искусства. Притом дважды: один раз на художественно-графическом факультете ЛГПИ (ныне - изобразительного искусства РГПУ), второй – в Хабаровском педагогическом институте (ныне также университет), где создала первую за Уралом кафедру художественной культуры. Но сегодня я скажу только о первом опыте, тем более что он все-таки зафиксирован в двух учебниках, которые я принесла с собой.

Так случилось, что я попала на худграф в 1976 году, когда из пединститута были неправедно выдавлены два прекрасных специалиста – М.Ю Герман и М.Г.Эткинд. И хотя я к сему факту не имела ровным счетом никакого отношения, встреча меня ждала весьма неприветливая. Как мне потом рассказали, лаборантка кафедры рисунка, при которой содержались искусствоведы, открыла шкаф со слайдами, с которыми работали мои предшественники, и предложила коллегам: «Берите, кто что хочет!» И коллеги взяли. Они захотели все, кроме 88 стеклянных диапозитивов по зарубежному искусству. Не было ни программ, ни учебных планов, не говоря уж о каких бы то ни было методичках. Мне пришлось ходить по курсам и у студентов выспрашивать, что им читали в прошлом году. А вы знаете, насколько это непросто. Всегда добрым словом вспоминаю светлой памяти Эльгу Александровну, которая позволила мне целый год использовать диапозитивы из кабинета искусств, и я каждую неделю носила очень нелегкие сумки из Академии в ЛГПИ и обратно.

Впрочем, это было не самое страшное. Главное – то, что я, невидная, невнушительная, малорослая, пришла на смену двух красавцев-лекторов, одного из которых студенты любили, а другого почитали. На первой лекции у меня так тряслись руки, что я разбила один из драгоценных диапозитивов, а после этого несколько недель писала тексты лекций, чего ни до, ни после этого в течение следующих 33 лет работы не делала

Но я педагог по первой профессии и, говорили, неплохой методист. А методист – это тот, кто способен найти выход из безвыходной педагогической ситуации. И я начала искать.

Первое, что пришло в голову. – поездки и введение моих учеников в мир подлинного мира искусства. В начале одной из лекций по древнерусскому искусству предложила: в Москве открылась выставка домонгольской иконы. Махнем?

Студенческие билеты тогда стоили копейки, и в воскресенье утром я уже встречала их на пороге Третьяковки. На помощь пришли коллеги: Ольга Корина провела по выставке, Надежда Бекенева – по экспозиции Древней Руси. Уже не помню, кто сделал нам обзорную экскурсию. И все это бесплатно, из профессиональной солидарности. И в дальнейшем коллеги и из ленинградских, и из московских, новгородских, псковских, ярославских, владимирских и прочих музеев принимали нас и помогали всем, чем могли. Потому что мы со студентами объехали все ближайшие старые города. Кстати, с хабаровскими студентами первый учебный год культурологов (1991) закончился путешествием в европейскую часть России: Москва, Ленинград, Новгород, Псков, Владимир, Ярославль, Вологда. Уверена – они вспоминают эту поездку и сегодня, забыв, сколько я из них вымотала сил и нервов, пока мы к этой поездке готовились и они выступали с докладами на спецсеминаре, осваивая и «проживая» свой будущий маршрут. 

Вторая находка – это необходимое педагогу знакомство со специалистами. Для нас это были прежде всего музейные хранители и реставраторы. Посещение фондов и мастерских в Русском музее и Третьяковке, встречи с такими бесценными специалистами, как А.Н.Овчинников, который не только принял нас в Марфо-Мариинской обители, но и, приехав в Петербург, провел по первым залам экспозиции Русского музея, с С.И. Голубевым, с Ю.В.Смирновым и К.В.Михайловой.

Третье – это выход на работу с оригиналами в музее, который в известной мере снимал проблему иллюстрирования курса. Я даже попробовала читать лекцию в экспозиции – по теме «Русская историческая живопись XVIII века». Опыт оказался не вполне удачным. А вот все практические занятия я перенесла в музей. И два почасовика, которых институт вынужден был пригласить, тоже согласились вести занятия в музее, хотя это очень нелегкое дело.

Словом, к концу первого семестра мои студенты прекрасно знали экспозицию не только Русского музея, но и Третьяковки, были знакомы с музеями других городов. И когда они вышли на практику, я шла на их уроки-беседы с предвкушением успеха: пожинать плоды и почивать на лаврах. И получила то, что должна бы была предвидеть: ситуацию, на студенческом языке обозначаемую формулой «фэйсом об тэйбл». Стоя перед классом, мои «знатоки» не могли связать двух слов и лепетали нечто совершенно невразумительное. Я взялась за голову, и после каникул система работы была преобразована.

В основу легла система, выработанная нашими учителями на ФТИИ для письменных курсовых работ: анализ одного произведения – сравнительный анализ – отдельный жанр в экспозиции – монография ( творчество одного художника) – тематическое сообщение - проблемное сообщение. Это были семестровые задания. Завершались они на четвертом курсе докладом в аудитории с использованием ТСО. Кстати, к концу первого года работы у нас было 11000 слайдов, в их числе и цветные: фотолаборатория вуза и бухгалтерия шли нам навстречу.

И через три года я уже имела право выступить перед коллегами из других городов с докладом: «Как заговорил худграф».

Так сложилась система, адаптированная для учителей. И я горжусь тем, что многие из моих учеников до сей поры преподают в школах.

Особый разговор – о заочниках. Я всегда любила занятия с ними, хотя начиналось все очень непросто. Никогда не забуду, как пришла к 8 утра на первую лекцию – и оказалась в совершенно пустой аудитории. Обескуражено просидев 20 минут, вышла в коридор и в аудитории напротив увидела профессора Иванова, спокойно читавшего свежую газету. «Павел Петрович, что Вы тут делаете?» - спросила я его. Он усмехнулся и ответил: «Разве Вы не видите? Читаю лекцию по марксизму-ленинизму».

Естественно, на экзамене пышно цвели легко опознаваемые ответы по шпаргалкам ответы и, после разоблачения, два основных варианта оправдания: 1 -«Я - мои родители, бабушка-дедушка, муж-жена, дети, я сам (сама) болели…» 2 – «А вы знаете, как трудно учиться на заочном? Нет книжек, учебников, времени…» Первых приходилось с двойкой отправлять к врачу, вторых – с той же отметкой, отвечая: «Знаю! Второй вуз кончала, живя в основном в Сибири и Забайкалье» и выписывая книги по МБА. Именно эта первая сессия породила множество легенд о том, как немыслимо трудно сдать мне зачет или экзамен. Один из нынешних докторов наук как-то хвастался, что сдавал мне зачет 13 раз. Но это, честное слово, мифическая гипербола. Меня и с четвертого раза тошнило.

Но, начиная со следующего года, на лекциях исправно сидел весь курс. А главное – они начали работать. Потому что двойками проблему решить было невозможно: им должно было стать интересно учиться. И тут первое, что я сделала – легализация шпаргалок.

Так завлекательно была обозначена создаваемая нами с коллегами система обучения самостоятельной работе.

Лекции для заочников на каждой сессии были разделены на установочные и обобщающие. На установочных, кроме общего абриса курса и списков литературы мы начали учить грамотно вести систематизированные научные картотеки с выписками и ссылками, называя их по сути вполне адекватным именем легальных шпаргалок, которыми можно было воспользоваться на экзамене: подойти не более двух-трех раз и «заглянуть» в свои карточки. Мы ничем не рисковали, потому что в таких условиях чужая картотека – не помощница, в ней сходу не разобраться. А студенты вместо того, чтобы гробить кучу времени на дурацкие «шпоры», написанные на клочках бумаги бисерным почерком, готовили свой методический фонд на всю оставшуюся жизнь: учителю и лектору при подготовке достаточно было подобрать нужные карточки, в научном исследовании они тоже становились основой научной картотеки, необходимой любому исследователю. Это сегодня все упрощает компьютер, в наши дни обучить этой работе было необходимо.

Теперь заочники приезжали на сессию, проработав материал вперед, с обширными картотеками, и в обобщающих лекциях, которые читались практически без слайдов, достаточно было расставить акценты. Сэкономленные часы шли на занятия по истории русской архитектуры на улицах города и на музейные занятия. Правда, при этом нагрузка педагога увеличивалась вчетверо – ведь курс делился на группы, и вместо 2 часов лекций мы проводили 8 часов практических, но к тому времени вместо двух почасовиков нас было уже трое соратников – с Татьяной Петровной Чаговец и Татьяной Юрьевной Дегтяревой, но нам нравилось так работать, мы потихоньку гордились тем, что наши ученики, переходя в другие вузы, не падают в грязь лицом и не срамят наши честные имена.

Изменились со временем зачеты и экзамены. Мы не сидели часами тет-а-тет со студентами, выслушивая тоскливый бубнеж. Зачеты и экзамены по признанию самих студентов стали мощным средством обучения.

Зачет проводился как заключительный коллоквиум, когда «прогонялся» весь пройденный материал, а сложенные на столе преподавателя зачетки постепенно перекладывались в две стопки: справа – тех, кто ответил на вопрос, слева – тех, кто не ответил сначала на один, потом два и три вопроса. В конце концов слева оставались матрикулы вполне «невинных» в предмете студентов, но и те в напряженной работе во время коллоквиума получали представление об основном содержании курса, чтобы потом поработать самостоятельно и уже индивидуально пройти зачет.

Экзамен сдавали шестерками и после подготовки отвечали всей группой, поправляя и дополняя друг друга, а затем и оценивая знания каждого, уровень которых при такой форме опроса становится очевидным. Разумеется, для таких форм контроля необходим тесный контакт педагога со студентами и полное взаимное доверие.

Со временем студенты осознавали значение «легализованных шпаргалок» как основы личного методического и научного фонда и пополняли его, готовясь к будущей работе, книгами, учебными и наглядными пособиями и пр. и пр.

Обо всех наших методах и приемах в одном выступлении рассказать невозможно. Выпущены два учебных пособия, в которых созданная за четверть века система нашла свое воплощение. Вышел сборник статей, посвященный нашей работе. Такая работа нашего коллектива обеспечивала прочную подготовку к педагогическому будущему, а наиболее способным не закрывала пути в науку. Но я всегда считала, что каждое учебное заведение имеет свои функции и должно готовить особых специалистов. И когда ректорат потребовал организовать аспирантуру по искусствоведению, мы обосновали ее как научно-педагогическую. Впрочем, в первую же очередь на «остепенение» выстроились свои – художники-преподаватели факультета. Немногие выросли в ученых, но степени все получили исправно.

А потом на нас наступил рынок, и факультет, педагоги которого, особенно преподававшие живопись, всегда мечтали превратить педагогический факультет в малую академию художеств, получили мощную поддержку. Потому что из Китая и Кореи к нам поехали студенты, желавшие учиться живописи. И факультет превратился в малый бизнес-центр, тем более что управлять им стал человек, очень скоро понявший, с какой стороны у бутерброда масло и как сделать, чтобы этого масла стало как можно больше.

Факультет перестал бы быть педагогическим, если бы не те педагоги, которые по-настоящему болеют за школу. Говорят, сегодня в школу снова пошли выпускники факультета, который называется не скромным именем «худграф», а факультетом изобразительного искусства.

 



Hosted by uCoz